Чайвытагын
Привычный ходить.
Самая первая полярка на мысе Шмидта.
К собакам тянуло с детства. Ещё в детсадовском возрасте украл щенка из милицейского питомника, за что был нещадно бит родителями-мусульманами, у которых собака считалась нечистым животным. В школьном возрасте всё свободное время пропадал на заводе им. Ухтомского, охранявшийся кавказскими овчарками. Я носил им домашние котлеты и бутерброды с колбасой. Однажды меня застукали и огромные псы остервенело кинулись меня защищать. В течение недели они никого к себе не подпускали и отказывались от пищи. После известия, что их усыпили, как профнепригодных, со мной случился обморок. На скорой увезли в больницу, а врачи сбились с ног, пытаясь сбить температуру. Всё было тщетно — ни уколы, ни лекарства не действовали. Через неделю, болезнь прошла сама собой, но отношение к собакам с тех пор изменилось — я перестал к ним привязываться. Это давало более объективную картину поведения животного и существенно облегчало дрессуру. Казалось, я стал их понимать…
Посвящение в полярники обернулось конфузом. После банкета, я вызвался помочь поварихе вынести помойное ведро. Подойдя к только что сбитому коробу, услышал внутри шорох. Решив, что это песец, подкрался на цыпочках и уже начал поднимать ведро, как из короба показалась огромная белая морда. От неожиданности я на секунду замер, потом мышцы непроизвольно дернулись и я повалился вниз, опрокинув помои на свою привезённую из Москвы, специально сшитe. для такого случая тройку. Многое за эти годы в мозгу стёрлось, однако недовольная физиономия медведя с яичной скорлупой на морде так и стоит перед глазами словно бы это случилось только вчера.
Совместный завтрак на свиноферме.
Жизнь в обсерватории мыса Шмидта была строго регламентирована и разнообразием не баловала: каждые 6 часов, я выходил на лёд бухты, выполняя нехитрые гидрологические обязанности. Весной, добавлялась дополнительная головная боль по охране медвежьей берлоги на мысе Кожевникова от паломничества праздношатающейся публики. Каждое дежурство рюкзаками собирал сгущёнку, от одного вида которой тошнит до сих пор.
Работа в обсерватории не позволяла осуществить заветную мечту — иметь собачью упряжку и, по окончании контракта, я переехал на Биллингс, маленький национальный посёлок, расположенный побережье Восточно-Сибирского моря. Как только сошёл с вертушки — увидел чукчу, за которым ковыляли двухмесячные щенки и старательно тащили небольшие деревянные чурбачки. Так я получил ответ на вопрос, который мучил меня много лет – с какого возраста можно начинать тренировки щенков.
Первый год работы, в соответствии с известной пословицей, меня кормили ноги, причём в буквальном смысле — обвешанный оружием, капканами и прочим железяками, я бегал по участку протяжённостью 30 км. Ночевал в избушках и балках, расставленных через каждые 15 км. Несколько щенков, сопровождавших меня, предупреждали об опасности, когда зверь подходил слишком близко.
Как-то, желая обозреть окрестности, забрался на небольшую стамуху (осколок айсберга, сидевший на мели) и провалился в узкую трещину, прикрытую снежным мостиком. Спас нож, висевший на поясе, с помощью которого я начал рубить ступеньки. Выбрался через полтора часа, но сильно замёрз. оказавшись по пояс в воде. Бежал до посёлка 18 км. Пока бежал согрелся и в посёлок входил уже пешком. Малахай и внешняя часть кухлянки замёрзла и напоминала скафандр. Внутри всё хлюпало — было мокро, но тепло. Увидев меня, Лёня Тынаургин, удивлённо поднял брови. и произнёс: «Какомэй!» (возглас удивления), — приветствовал он меня, а потом, ткнув пальцем в панцирь обледенелой кухлянки, одобрительно добавил: «Чайвытагын!» (привыкший ходить). Так я получил чукотское имя.
Жить среди чукчей было легко. Подкупала «детскость» их отношения к жизни — они не держали камень за пазухой. Если их не обманывать, более преданных друзей найти трудно. Помня народную мудрость о том, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, я старался изучать их язык и обычаи. Ходил исключительно в чукотской одежде, которая по тому климату была удобна и практична.
Помимо управления упряжкой, чукчи обучали меня: охоте на морского зверя, искусству ночёвки в пургу, тонкостям чукотской кухни и многим другим премудростям. Некоторые полученные от них знания имели критическое значение для выживания в этом суровом краю. Например, чтобы не заболеть цингой, я регулярно пил кровь живой нерпы. Для этого нужно было прострелить шейные позвонки лежащему на льду зверю. В течение нескольких минут, сердце продолжало работать, о чём свидетельствовал пульсирующий фонтанчик крови. После выстрела, нужно было быстро подбежать и успеть сделать несколько глотков, пока нерпа не умерла.
Из других «деликатесов» можно отметить копальхен (заквашенное в яме мясо моржа), сырые оленьи мозги, черемша и другие квашеные травки. Особой популярностью, пользовались оленьи языки и чукотские «семечки» — жаренные подкожные личинки, которых мы собирали во время забоя. Только что выловленная корюшка вызывала ностальгию запахом свежих огурцов.
Второй сезон я ездил на упряжке, которую мне одолжил Гена Выборнов. Рядом с нартой бежал подрастающий молодняк. К третьему сезону, вопрос о вожаке стоял очень остро. Лёня Тынаургин, мой чукотский учитель, предложил купить у него старого вожака и в пару поставить своего молодого. Молодой, по замыслу Лёни, за пару лет методом подражания должен усвоить навыки вожака. Но у меня не было двух лет — через 2 недели начинался очередной охотничий сезон. И тогда я вспомнил свои школьные познания по биологии, в частности, схему выработки условных рефлексов.
Запрягши в нарту 4 собаки и хорошо нагрузив её, чтобы собаки бежали не слишком я бежал сзади. В какой-то момент, подав команду «Поть-поть!» (Направо!), я выскакивал справа от собаки и хлестал по снегу кнутом. Собаки инстинктивно шарахались вправо. Спустя несколько минут, проделывал то же самое, выскочив слева, предварительно подав команду «К-ххх!» (Налево!). Через пару недель такой беготни, Шурик, худо-бедно, начал поворачивать, а, к концу сезона, на спор, я выиграл ящик шампанского, уверенно «нарисовав» на льду лагуны знак бесконечности (восьмёрку). Сейчас, обучая вожаков, я, разумеется, действовал бы по другому, а тогда, в силу своей неопытности, ничего лучшего придумать не смог.
Основным жильём служила большая изба с русской печью, стоявшая на высоком берегу полуострова Аачим, с трёх сторон окружённого морем. Из узкого, длинного, как амбразура, окна открывалась панорама на ледовитый океан. В августе случается иногда тихая безветренная погода и тогда картина за окном напоминала : марсианскую: полуночное солнце мягким янтарным светом заливало голубые айсберги, похожую на расплавлённую сталь воду и чёрные горные гряды на горизонте. На материке таких контрастных цветов я не видел никогда, однако много лет спустя узнал их на картинах Рокуэлла Кента.
Помимо базы на участке были расположены 5-6 балков (вагончики с печкой) и несколько иглу (снежная хижина). Набив руку, одноместное иглу можно было построить за 1,5 часа. Вход в виде подкопа исключал потерю тепла — во время готовки на примусе было настолько жарко, что приходись раздеваться до пояса.
Каждый год летом, недалеко от дома останавливалась партия биологов Дальневосточного университета, изучавших поголовье полярных волков бассейна рек Пегтымель и Кэвеем. От них я с удивлением узнал, что большую часть рациона волков составляют а не олени, как я считал раньше, а мелкая живность (лемминги, полярные куропатки, зайцы и пр.). Позже в своей книге «Не кричи, Волки!«, это подтвердил и канадский писатель Фарли Моуэт. В дальнейшем вся эта ценнейшая информация легла в основу методики кормления ездовых собак.
Тесное общение с биологами значительно расширило мои познания об этих удивительных Canis Lupus. Как-то раз, на моих глазах один из биологов полез в волчье логово для оценки размеров и подсчёта количества волчат в помёте, а когда вылез держал в руках одного из них. Проведя необходимые замеры, оценив общее состояние и взяв анализы, волчонка отпустили обратно в логово. Биолог подтвердил, что мать была внутри. Я не поверил, но мне объяснили, что инстинкт самосохранения у волков настолько мудр, что позволяет пожертвовать частью помёта, дабы сохранить «механизм воспроизводства» в виде родителей, которые могут нарожать ещё.
Жизнь на в Арктике была довольно опасной, но, если соблюдать основные меры предосторожности, то жить можно. Иногда бывало даже весело. Однажды, например, я «напал» на эскадру военных кораблей. Не специально — морж лежал на маленькой льдинке прямо по курсу следования. Зверя в тот год было мало, а потому я, не колеблясь, бросился наперерез каравану. Ледокол застопорил ход, а капитан в матюгальник высказал всё, что он обо мне думает. Спустя месяц, по мою душу прилетел ГБ-шник со Шмидта, показал «портянку» из МО, в которой утверждалось, что неизвестная банда без опознавательных знаков обстреляла военную эскадру Северного флота. Читая объяснительную, полковник от смеха катался по полу. Обошлось, но нарезного оружия меня, на всякий случай, лишили.
Однажды мне крупно повезло — недалеко от дома штормом выбросило кита. Обрадовался, думал, ходить в море теперь не обязательно — и собакам еды хватит и песцам останется. Фигушки — в сентябре с началом ледостава, на этого кита «слетелись» медведи чуть ли не со всей Арктики. Я не учёл, что совсем рядом на острове Врангеля собираются медведицы со всей Арктики — родильный дом у них там. Меня не трогали — собак побаивались. Однако, далеко не отходили, ожидая своей очереди к пиршеству. Так, вопреки ожиданиям, был потерян целый сезон, в течение которого я никуда не ездил, опасаясь, что эти монстры разберут дом.
Обычно, для проверки капканов и перевозки грузов я использовал снегоход – в полярную ночь без его мощной фары не обойтись. Два года грузил его на пределе возможностей, а потом, во избежание серьёзных поломок, менял на новый.
Собачек держал для души. В любую погоду, даже в сильную пургу, я был абсолютно спокоен, можно было даже прикорнуть на нарте, зная, что собаки никогда не сойдут с трассы. И всегда, почему-то тянуло петь. Чаще всего, орал песни Высоцкого. Музыкальный слух отсутствовал, но кто меня в тундре слышит…
Однажды это спасло мне жизнь. На секунду отвлёкшись вознёй с капканами, упустил упряжку, сорвавшуюся за песцом. Бежал за ней более 20 км., благо, что след по свежевыпавшему снежку, был хорошо виден. Догнал, но к полярной ночи, добавилась пурга. След нарты замело и мы заблудились. Три дня собаки куда-то бежали, я тоже бежал, на всякий случай, привязавшись к нарте. Очнулся уже на больничной койке. Удивительно, но, добежав до посёлка, собаки привезли меня не домой, а в амбулаторию и устроили дикий гвалт у крыльца.
Обморожения были достаточно серьёзные, но ампутация не понадобилась Спасла чукотская одежда: одна кухлянка мехом внутрь одевалась прямо на голое тело, поверх — такая же, но уже мехом наружу. Спортивная подготовка, так же, помогла – все три дня, чтобы не уснуть, я старался бежать.
Как-то я вернулся в посёлок после семимесячного отсутствия – уезжал на собаках, а вернулся уже на лодке. По дороге пришлось заскочить за продуктами – те, что оставались дома, давно испортились. По субботам давали водку, так что народу в магазе было битком. «Еттык, акимыль варкын? (Привет, водка есть?)» — этой шутливой фразой начинались при встрече все разговоры. Стою, слушаю новости, которых за моё отсутствие накопилось немало. Вдруг сзади послышался шёпот: «А он, что, чукча?». Оборачиваюсь – молоденькие девчонки в стройотрядовской форме, смотрят на меня широко открытыми глазами. «Сама ты чукча» — рявкнул я под общий хохот. Густо покраснев, девчонки пулей выскочили из магазина.
Подготовка к выходу в море.
Вечером, помывшись в кочегарке, переоделся в костюм-тройку, набрал шампанского, конфет и пошёл знакомиться. «А что мы должны были подумать? – пытались они потом оправдываться: «… перед нами стоял вонючий звероподобный мужлан, обвешанный оружием, ножами и прочими причиндалами. Голубые глаза на закопчённом лице смотрели нагло и раздевающе, а вокруг сновали огромные псы. Ни дать, ни взять, головорез времён Золотой лихорадки.».
Северные рассказы Джека Лондона меня, кстати, не впечатлили — слишком много слащавой романтики и откровенного вранья. А в собаках он вообще «ни уха, ни рыла». Любому специалисту, даже поверхностно знакомому с генетикой ясно, что метис Шотландской овчарки и Сенбернара из его романа «Зов предков», ни при каких обстоятельствах, не мог бы стать вожаком волчьей стаи. Тим Уайт, рассказывал, что, по воспоминаниям современников Джека Лондона, большую часть материала для своих рассказов, он собирал по салунам Доусона, спаивая местных биндюжников.
Да и трудно было ждать чего-то фундаментального от молодого экзальтированного юноши, который в неполные 22 года сбежал от кредиторов на Аляску. После жаркой Калифорнии, она, разумеется, показалась ему полюсом холода. Разница с чукотским климатом связана с расположением горных гряд: на Чукотке они расположены с севера на юг, позволяя арктическим массам спускаться аж до Хабаровска; на Аляске они расположены с запада на восток, преграждая холоду путь на юг. В Фэйрбенксе, например, растут прямоствольные берёзы, а в Анкоридже капусту выращивают в открытом грунте.
Перед сдачей пушнины.
Серьёзную литературу я всё-таки нашёл. Её написал Шерешевский Эдмунд Иосифович, репрессированный кинолог, объездивший на собаках всю Арктику и Камчатку. На мой взгляд, «Ездовое собаководство«, Главсевморпуть, 1946 г. — единственный фундаментальный труд в этой области. С сегодняшних позиций, в чём-то она может и устарела, но донесла главное — стандарт аборигенной ездовой собаки.
Со своей будущей женой тоже познакомился на почве собак. Знакомство началось со скандала — она без кормила моих собак. Тихо подошёл сзади и несколько раз угостил их кнутом. Женщина — в рёв. Настроение так было поганое — начиналась пурга, а я проспал и опаздывал с выездом. В общем, плюнул, распряг собак и ушёл спать. Вечером проснулся — за окном свистит. Вспомнил случилось утром и понял, что был неправ. Женщина явно не наша, могла и не знать, что перед стартом собак кормить нельзя. Сходил в магазин за шампанским и пошёл в гостиницу извиняться, да так и застрял там на три дня…
Барышня, действительно, прилетела на Биллингс в командировку, после которой собиралась уволиться и лететь домой на материк. С детства зачитывалась рассказами Джека Лондона, но видеть настоящую упряжку до этого момента не доводилась. После окончания пурги, предложил ей покататься и хитростью увёз в тундру. Это были 3 самых счастливых дня в моей жизни…
Как-то летом, попутный вездеход привёз её ко мне на базу.
Когда СССР рухнул, жизнь на Биллингсе стала невыносимой, пришло время возвращаться на материк. Шурика, вожака упряжки, решил забрать с собой. Но случилось непредвиденное — пока был в море, его украли. Коллеги из соседнего района рассказали, что видели похожую собаку в своём районе. На Буране проехал больше 300 км., обследуя каждую избушку, и нашёл его в самом конце пути на пограничной заставе недалеко от мыса Шелагский. Увидев меня, Шурик минут 10 с визгом скакал вокруг меня. Наблюдавшая эту картину, молодая женщина вдруг ударилась в рёв. Это была жена начальника заставы, успевшая привязаться к собаке.
Началась пурга и в аэропорт Певека нас доставили на пограничном ГТТ с эскортом из нескольких солдат. Один нёс мешок с сухпайками, другой – мешок с копчёным гольцом, третий — пирог, испечённый женой начальника заставы специально для Шурика. После отъезда погранцов, вокруг нас собрались все свободные от службы сотрудники, привлечённые странным видом необычного пассажира.
На следующий день к нам подошла целая делегация людей в лётной форме, оказавшаяся . Командир вспомнил давнишний случай в аэропорту Внуково, когда овчарка 2 года ждала хозяина, поблагодарил и пообещал помочь с вылетом в Москву. Это был командир экипажа московского борта, тоже застрявшего в Певеке. Он не только сдержал слово, но, по его настоянию, мне даже вернули деньги за билет.
До глубокой старости Сан Саныч катал окрестных ребятишек.
Пурга к тому времени перешла в ледяной дождь, и весь снег на взлётной полосе превратился в лёд. Аэропорт закрылся надолго, поскольку обычная «сотка» его не брала. Пришлось ждать, когда с Билибинского ГОКа пришлют мощнейшие катерпиллеры. А на прилегающие территории выгнали всех, свободных от вахты. Мы с Шуриком запряглись в волокушу и отвозили колотый лёд на обочину. Вернее, тащил Шурик, а я шёл рядом и «кидал понты», изображая из себя крутого каюра. Местное телевидение сняло о Шурике сюжет и мы стали местной знаменитостью.
Летели в полупустом самолёте. В моём распоряжении были 3 пустых кресла. Пока я спал, Шурик, почуяв запах съестного, ушёл к бортпроводницам, да так там и просидел до самой посадки. К выходу нас пригласили первыми…
В течение многих лет, после возвращения в Москву, Мы поддерживали дружеские отношения с экипажем того самолёта…
Ренат Хабибулин.